Доктрина шока: свободный рынок в действии

Доктрина шока: свободный рынок в действии "Теории Милтона Фридмана принесли ему Нобелевскую премию, Чили они принесли генерала Пиночета". (Эдуардо Галеано «Дни и ночи любви и войны», 1983 г.) Когда Фридрих Хайек, «святой покровитель» чикагской школы, вернулся в 1981 году из Чили, он был под таким сильным впечатлением от Пиночета и «чикагских мальчиков», что написал письмо своей подруге Маргарет Тэтчер, премьер министру Великобритании. Он призывал ее взять за образец эту южноамериканскую страну для изменения кейнсианской экономики Британии. Позже Тэтчер и Хайек стали такими друзьями, что она навещала престарелого генерала, находящегося под домашним арестом в Англии по обвинению в геноциде, пытках и терроризме. Британский премьер министр была прекрасно осведомлена о «замечательных успехах чилийской экономики», как она это называла, говоря, что это «потрясающий пример экономической реформы, который может нас многому научить». Но несмотря на восхищение Пиночетом, Тэтчер не была готова поддержать предложение Хайека о проведении шоковой терапии у себя в стране. В феврале 1982 года премьер министр объясняла свои проблемы в частном письме к своему интеллектуальному наставнику: «Я знаю, Вы согласитесь, что в Британии, учитывая наши демократические институты и необходимость высокой степени согласия, некоторые из мероприятий, осуществленных в Чили, произвести невозможно. Наши реформы должны соответствовать нашим традициям и Конституции. Иногда кажется, что этот процесс идет с мучительной медлительностью». Главная проблема заключалась в том, что шоковая терапия в чикагском стиле была невозможна в условиях британской демократии. Тэтчер оставалось три года до окончания первого срока, ее популярность падала, и радикальные или непопулярные меры, которые предлагал ей Хайек, почти наверняка привели бы к поражению на очередных выборах. Для Хайека и его движения это было разочарованием. Эксперимент в странах южного конуса приносил такие сказочные прибыли, хотя и узкому кругу деятелей, что глобальные транснациональные корпорации с жадностью ожидали покорения новых территорий — и не только в развивающихся странах, но и в странах богатого Запада, где в руках государств находились еще более доходные активы, которые можно было использовать для получения прибыли: телефонные компании, воздушные сообщения, радио и телеканалы, энергетические компании. И в богатом мире эту программу могли бы начать два человека: Тэтчер в Англии или Рональд Рейган в Америке. < ...> За десяток лет до этого Фридман и его движение глубоко разочаровались в американской политике, которой управлял Ричард Никсон — человек, казалось бы, прислушивавшийся к радикальным экономистам. Ричард Никсон помог «чикагским мальчикам» прийти к власти в Чили, но у себя дома избрал совершенно иной путь — и такую непоследовательность Фридман никогда не смог ему простить. < ...> Но в 1971 году США переживали экономический спад: росла безработица, а инфляция заставляла повышать цены. Никсон понимал, что, последуй он радикальным советам Фридмана, миллионы голодных граждан не отдадут ему свои голоса. Он решил установить ограничения цен на жизненно необходимые вещи, такие как плата за квартиру и нефть. Фридман был в ярости: из всех возможных правительственных «помех» для экономики контроль над ценами был наихудшим из зол. Он называл эти меры «раком, который лишает экономическую систему способности выполнять свои функции». И что еще неприятнее, собственные ученики Фридмана осуществляли кейнсианские меры: Рамсфельд занимался программами контроля зарплат и цен под руководством Шульца, который в то время заведовал Административно бюджетным управлением. Однажды Фридман пригласил Рамсфельда в Белый дом и подверг там «щенка» жесткой критике. По словам Рамсфельда, Фридман говорил: «Тебе необходимо прекратить делать то, что ты делаешь». Новоиспеченный бюрократ отвечал, что, кажется, это работает: инфляция снижается, экономика растет. Фридман ответил, что это и есть величайшее преступление из всех возможных: «Люди начнут думать, что это делаете вы… Они получат неверный урок». Урок и в самом деле был усвоен: на следующий год Никсона переизбрали, он получил 60 процентов голосов. Во время своего второго срока президент еще меньше следовал учению Фридмана, он провел новые законы, устанавливающие более высокие стандарты защиты окружающей среды и безопасности на производстве. «Теперь мы все кейнсианцы», — прозвучала знаменитая фраза Никсона, и это было самым жестоким ударом. Это предательство настолько потрясло Фридмана, что позже он назвал Никсона «наиважнейшим социалистом из всех президентов Соединенных Штатов XX века». Правление Никсона было суровым уроком для Фридмана. Профессор Чикагского университета учил, что капитализм равнозначен свободе, однако свободные люди не желали голосовать за политиков, которые следовали его советам. Хуже того, лишь диктатуры — правительства, при которых свобода отсутствовала, — были готовы осуществлять доктрину свободного рынка на практике. Таким образом, непризнанные у себя на родине, светила чикагской школы в 1970‑е годы прокладывали свою дорогу с помощью диктаторских режимов. И почти в любой стране, где власть захватывали правые военные, можно было ощутить присутствие Чикагского университета. В 1976 году Харбергер работал консультантом военного режима в Боливии и получил почетную степень аргентинского Университета Тукумана в 1979 году, когда университеты находились под контролем хунты. И в то же время он был советником Сухарто и «берклийской мафии» в Индонезии. Фридман написал программу либерализации экономики для жестокой Коммунистической партии Китая, когда та решила перейти к рыночной экономике. Ученый Стивен Хэггард, стойкий приверженец неолиберальной политики Калифорнийского университета, отмечал тот «печальный факт», что «наиболее масштабные экономические реформы в развивающихся странах происходили вскоре после военных переворотов»; кроме Индонезии и стран южного конуса он упоминал Турцию, Южную Корею и Гану. Другие подобные успешные истории происходили не после захвата власти военными, а в однопартийных государствах, таких как Мексика, Сингапур, Гонконг и Тайвань. Прямо противореча принципиальным положениям Фридмана, Хэггард сделал вывод, что «хорошие вещи — демократия и экономика, ориентированная на свободный рынок, — не всегда совпадают». И действительно, в начале 80‑х не было ни одного такого примера, чтобы страна с многопартийной буржуазной демократией стремительно двигалась к свободному рынку. Левые из стран развивающегося мира уже давно утверждали, что подлинная демократия, играющая по честным правилам, которые не позволяют корпорациям влиять на результаты выборов, неизбежно порождает правительство, которое перераспределяет богатства. Эта логика достаточно проста: в таких странах куда больше бедных, чем богатых. И такие меры, как непосредственное перераспределение земли и повышение зарплат, а не экономика «просачивающегося богатства», служат интересам бедного большинства. Если дать гражданам право голосовать и честный процесс выборов, они выберут политика, готового создавать рабочие места и перераспределять землю, а не того, кто призывает к свободному рынку. Фридман долго размышлял об этом парадоксе. Как интеллектуальный наследник Адама Смита, он был совершенно уверен, что людьми управляют корыстные интересы и что общество работает лучше, когда эти интересы определяют почти все действия, за исключением одного — голосования. И поскольку большинство людей мира относятся к бедным или их доходы ниже среднего уровня (в том числе и в США), их ближайшим корыстным интересам соответствуют политики, обещающие перераспределение богатств с вершин экономики вниз, к этим людям. < ...> В это время Тэтчер за океаном пыталась проводить английскую версию программы Фридмана, восхваляя так называемое «общество собственников». Ее мероприятия были направлены на государственное жилье — микрорайоны, застроенные муниципальными домами — против чего Тэтчер возражала на основе своих убеждений, что государство не должно быть игроком на поле рынка жилья. В муниципальных домах проживали люди, которые не голосуют за тори, потому что это не соответствует их экономическим интересам; Тэтчер верила, что, если их сделать участниками рынка, они начнут идентифицировать свои интересы с интересами богатых людей, противников перераспределения. Имея это в виду, она предложила обитателям государственных домов весомые стимулы покупки своих квартир по низкой цене. Те, кто смог это сделать, становились собственниками, те же, кто этого не смог, вынуждены были платить за жилье почти в два раза больше. Это была стратегия «разделяй и властвуй» — и она принесла успех: наниматели жилья продолжали сопротивляться Тэтчер, на улицах больших городов Британии стало намного больше бездомных, но опросы показали, что более половины новых собственников изменили свои политические пристрастия в пользу тори. И хотя распродажа государственной собственности давала надежду проведения радикально правой экономической программы, Тэтчер все еще опасалась поражения на выборах после первого срока. В 1979 году она использовала лозунг: «Лейборизм не работает», но к 1982 году количество безработных под ее управлением удвоилось, равно как и скорость инфляции. Она вступила в сражение с одним из самых мощных профсоюзов — с шахтерами — и проиграла. За три года рейтинг Тэтчер снизился до 25 процентов — ниже, чем самые скромные показатели рейтинга Джорджа Буша младшего или любые показатели британских премьер министров со дней использования опросов. Поддержка ее правительства в целом упала до 18 процентов. Поскольку приближались всеобщие выборы, тэтчеризму угрожал преждевременный и бесславный конец задолго до того, как тори удастся достичь своих амбициозных целей массовой приватизации и ликвидации рабочих профсоюзов. Именно в этот сложный момент Тэтчер написала письмо Хайеку, где вежливо сообщала своему наставнику, что трансформацию британской экономики в чилийском стиле произвести «невозможно». < ...> Британские военные действия на Фолклендских островах имели кодовое название «Корпоративная операция», и хотя это было случайное название военной кампании, оно несло в себе предчувствие будущего. Тэтчер использовала свою невероятную популярность после победы для осуществления той самой революции корпоративизма, о невозможности которой она писала Хайеку раньше. Когда в 1984 году забастовали шахтеры, Тэтчер восприняла это как продолжение войны с Аргентиной и потребовала применить столь же жесткие меры. Она произнесла свои знаменитые слова: «Нам пришлось сражаться с внешним врагом на Фолклендах, а теперь нам предстоит сражаться с врагом внутренним, которого победить куда сложнее, хотя он не в меньшей степени угрожает свободе». Отнеся британских рабочих к категории «внутренних врагов», Тэтчер обрушила на бастующих всю мощь государственной машины; в одном случае 8000 полицейских из отрядов подавления беспорядков, с дубинками, многие на конях, штурмовали пикетное заграждение перед фабрикой, в результате чего было ранено 700 человек. На протяжении длительной забастовки число раненых достигло нескольких тысяч. Как писал Сеймас Милн, репортер газеты Guardian, давший подробное описание забастовки в книге «Внутренний враг: тайная война Тэтчер против шахтеров», премьер министр потребовала от тайной полиции усилить наблюдение за профсоюзом, и в частности за его воинственным предводителем Артуром Скаргиллом. За этим последовала «самая грандиозная операция слежки за всю историю Британии». В профсоюз просочились многочисленные агенты и информаторы, все телефоны прослушивались, «жучки» были установлены в жилищах активистов и даже в закусочных, где они часто собирались. Глава исполнительного комитета профсоюза был обвинен перед палатой общин в том, что является агентом отдела МИ 5 военной разведки, засланным для «дестабилизации и саботажа в профсоюзе», хотя тот отверг эти обвинения. Найджел Лоусон, канцлер казначейства Великобритании на момент забастовки, объяснял, что правительство Тэтчер видело в профсоюзе своего врага. «Они вооружались так, как будто готовились сражаться с Гитлером в конце 1930‑х годов, — говорил он через десяток лет после этих событий. — Всем нужно было готовиться». Как это было и перед Фолклендской войной, никто не помышлял о переговорах, была лишь одна цель — разбить профсоюз любой ценой (а учитывая дополнительную работу 3000 полицейских в сутки, это стоило очень дорого). Колин Нейлор, сержант полиции, находившийся на переднем фронте этого конфликта, назвал происходившее «гражданской войной». К 1985 году Тэтчер победила и во второй войне: голодные рабочие уже не могли сопротивляться, в конечном итоге 966 из них были уволены. Это был полный разгром сильнейшего профсоюза Великобритании и ясное послание всем остальным: если Тэтчер готова на все, чтобы сломить шахтеров, от которых зависят освещение и тепло в стране, для других, не таких мощных профсоюзов работников, чья продукция или службы не столь важны, было бы самоубийством противиться новому экономическому порядку премьер министра. Подобное заявление без слов сделал и Рональд Рейган несколько месяцев спустя после начала своего президентства в ответ на забастовку авиадиспетчеров. Отказавшись выполнять свое дело, они «лишились права на эту работу и вынуждены будут ее оставить», сказал Рейган. Затем он одним махом уволил 11400 очень важных для страны работников — и после этого шока рабочее движение США не может полностью оправиться до сих пор. ________________________________ «Доктрина шока: расцвет капитализма катастроф», Наоми Кляйн #politeconomy_AC